Неточные совпадения
Ветер нагнал множество весенних
облаков, около солнца они были забавно кудрявы, точно парики вельмож восемнадцатого века.
По улице воровато бегали с мешками на плечах мужики и бабы, сновали дети, точно шашки, выброшенные из ящика. Лысый старик, с козлиной бородой на кадыке,
проходя мимо Самгина, сказал...
Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно явственно обозначилось движение
облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам было все равно. Дождь не мог явиться помехой. Чтобы не обходить утесы, мы спустились в реку и пошли
по галечниковой отмели. Все были в бодром настроении духа; стрелки смеялись и толкали друг друга в воду. Наконец в 3 часа дня мы
прошли теснины. Опасные места остались позади.
Вы глядите: та глубокая, чистая лазурь возбуждает на устах ваших улыбку, невинную, как она сама, как
облака по небу, и как будто вместе с ними медлительной вереницей
проходят по душе счастливые воспоминания, и все вам кажется, что взор ваш уходит дальше и дальше, и тянет вас самих за собой в ту спокойную, сияющую бездну, и невозможно оторваться от этой вышины, от этой глубины…
День выпал хороший и теплый.
По небу громоздились массы кучевых
облаков. Сквозь них прорывались солнечные лучи и светлыми полосами
ходили по воздуху. Они отражались в лужах воды, играли на камнях, в листве ольшаников и освещали то один склон горы, то другой. Издали доносились удары грома.
…В Москву я из деревни приехал в Великий пост; снег почти
сошел, полозья режут
по камням, фонари тускло отсвечиваются в темных лужах, и пристяжная бросает прямо в лицо мороженую грязь огромными кусками. А ведь престранное дело: в Москве только что весна установится, дней пять
пройдут сухих, и вместо грязи какие-то
облака пыли летят в глаза, першит, и полицмейстер, стоя озабоченно на дрожках, показывает с неудовольствием на пыль — а полицейские суетятся и посыпают каким-то толченым кирпичом от пыли!»
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв
облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись
по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем
прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Между тем солнце
по небосклону
прошло большую часть своего пути и готовилось уже скрыться за
облаками, которые из белых сделались темными и фосфоресцирующими
по краям.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые
облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор.
По берегу
ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Все там было свое как-то: нажгут дома, на происшествие поедешь, лошадки фыркают, обдавая тонким
облаком взметенного снега, ночь в избе, на соломе, спор с исправником, курьезные извороты прикосновенных к делу крестьян, или езда теплою вешнею ночью, проталины, жаворонки так и замирают, рея в воздухе, или, наконец, еще позже, едешь и думаешь… тарантасик подкидывает, а поле как посеребренное, и
по нем
ходят то тяжелые драхвы, то стальнокрылые стрепеты…
Но в то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера
ходили грузные
облака; начинавшееся тепло, как бы
по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
Но я
ходил в церковь только в большие морозы или когда вьюга бешено металась
по городу, когда кажется, что небо замерзло, а ветер распылил его в
облака снега, и земля, тоже замерзая под сугробами, никогда уже не воскреснет, не оживет.
Внизу шли люди, ехали большие фургоны,
проходили, позванивая, вагоны конно-железной дороги; вверху,
по синему небу плыли
облака, белые, светлые, совсем, как наши.
Передонов не
ходил в гимназию и тоже чего-то ждал. В последние дни он все льнул к Володину. Страшно было выпустить его с глаз, — не навредил бы. Уже с утра, как только проснется, Передонов с тоскою вспоминал Володина: где-то он теперь? что-то он делает? Иногда Володин мерещился ему:
облака плыли
по небу, как стадо баранов, и между ними бегал Володин с котелком на голове, с блеющим смехом; в дыме, вылетающем из труб, иногда быстро проносился он же, уродливо кривляясь и прыгая в воздухе.
Ему казалось, что он вылезает на свет из тяжёлого
облака, шубой одевавшего и тело и душу. Прислушиваясь к бунту внутри себя, он твёрдо взошёл
по лестнице трактира и,
пройдя через пёстрый зал на балкон, сел за стол, широко распахнув полы сюртука.
С этою целью он отправился вечером в клуб, это надежнейшее и вернейшее горнило, в котором проверяются и крепнут всевозможные помпадурские убеждения. Обычная картина высшего провинциального увеселительного учреждения представилась глазам его. Кухонный чад, смешанный с табачным дымом,
облаками ходил по комнатам; помещики сидели за карточными столами; в столовой предводитель одолевал ростбиф; издали доносилось щелканье биллиардных шаров; стряпчий стоял у буфета и, как он выражался, принимал внутрь.
К счастию Кирши,
прошло несколько минут в спорах, и, когда они решились, по-видимому, продолжать свои поиски, он успел уже отдохнуть и, поднявшись на ноги, пустился к тому месту, над которым носилось прозрачное дымное
облако.
Широкие тени
ходят по равнине, как
облака по небу, а в непонятной дали, если долго всматриваться в нее, высятся и громоздятся друг на друга туманные, причудливые образы…
Несколько раз поезда,
проходя мимо рощи, наполняли её грохотом,
облаками пара и лучами света; эти лучи скользили
по стволам деревьев, точно ощупывая их, желая найти кого-то между ними, и торопливо исчезали, быстрые, дрожащие и холодные.
Елена между тем
прошла в свою комнату и села там; гневные и серьезные мысли, точно
облако зловещее, осенили ее молодое чело. Часа два,
по крайней мере, она пробыла почти в неподвижном положении; вдруг к ней вошла ее горничная.
Перед ними открылось обширное поле, усыпанное французскими и нашими стрелками; густые
облака дыма стлались
по земле; вдали, на возвышенных местах, двигались неприятельские колонны. Пули летали
по всем направлениям, жужжали, как пчелы, и не
прошло полминуты, одна пробила навылет фуражку Рославлева, другая оторвала часть воротника Блесткиной шинели.
Радость Урманова казалась мне великодушной и прекрасной… В тот же день под вечер я догнал их обоих в лиственничной аллее, вернувшись из Москвы
по железной дороге. Они шли под руку. Он говорил ей что-то, наклоняясь, а она слушала с радостным и озаренным лицом. Она взглянула на меня приветливо, но не удерживала, когда я, раскланявшись, обогнал их. Мне показалось, что я
прошел через какое-то светлое
облако, и долго еще чувствовал легкое волнение от чужого, не совсем понятного мне счастья.
Ночами, когда город мёртво спит, Артамонов вором крадётся
по берегу реки,
по задворкам, в сад вдовы Баймаковой. В тёплом воздухе гудят комары, и как будто это они разносят над землёй вкусный запах огурцов, яблок, укропа. Луна катится среди серых
облаков, реку гладят тени. Перешагнув через плетень в сад, Артамонов тихонько
проходит во двор, вот он в тёмном амбаре, из угла его встречает опасливый шёпот...
И, подняв стакан против луны, посмотрел на мутную влагу в нём. Луна спряталась за колокольней, окутав её серебряным туманным светом и этим странно выдвинув из тёплого сумрака ночи. Над колокольней стояли
облака, точно грязные заплаты, неумело вшитые в синий бархат. Нюхая землю,
по двору задумчиво
ходил любимец Алексея, мордастый пёс Кучум;
ходил, нюхал землю и вдруг, подняв голову в небо, негромко вопросительно взвизгивал.
У старогородского городничего Порохонцева был именинный пирог, и
по этому случаю были гости: два купца из богатых, чиновники и из духовенства: среброкудрый протоиерей Савелий Туберозов, маленький, кроткий, паче всех человек, отец Бенефисов и непомерный дьякон Ахилла. Все, и хозяева и гости, сидели, ели, пили и потом, отпав от стола, зажужжали. В зале стоял шумный говор и
ходили густые
облака табачного дыма. В это время хозяин случайно глянул в окно и, оборотясь к жене, воскликнул...
Зима
проходит;
облакаСветлей летят
по дальним сводам,
В реке глядятся мимоходом...
В нем все закопошилось, заметалось, испуганное ослепительным светом: целая стая маленьких большеголовых «бычков» носилась туда и сюда, поворачиваясь точно
по команде; стерляди извивались, прильнув мордой к стеклу, и то поднимались до поверхности воды, то опускались ко дну, точно хотели
пройти через прозрачную твердую преграду; черный гладкий угорь зарывался в песок аквария и поднимал целое
облако мути; смешная кургузая каракатица отцепилась от скалы, на которой сидела, и переплывала акварий толчками, задом наперед, волоча за собой свои длинные щупала.
По небу
проходили большие
облака и то открывали, то закрывали солнце, отчего панорама принимала то веселый, то мрачный вид, сообразно с этим вселяя в нас то надежду, то сомнение.
В ночь с 11 на 12 сентября ветер начал стихать. Антон Сагды несколько раз
ходил на берег моря, смотрел вдаль и
по движению
облаков старался угадать погоду. Глядя на него, можно было подумать, что обстоятельства складываются неблагоприятно. Я уже хотел было итти на экскурсию к горе Иодо, как вдруг орочи засуетились и стали готовить лодки.
Токарев облегченно вздохнул и поднялся. В комнате было сильно накурено. Он осторожно открыл окно на двор. Ветер утих,
по бледному небу плыли разорванные, темные
облака. Двор был мокрый, черный, с крыш капало, и было очень тихо.
По тропинке к людской неслышно и медленно
прошла черная фигура скотницы. Подул ветерок, охватил тело сырым холодом. Токарев тихонько закрыл окно и лег спать.
Эти два богатыря, Герасим и Петр, изнывали от избытка своей силы; как Святогору, грузно им было от их силушки, как от тяжкого бремени. Проработав неделю тяжелую работу, они воскресными вечерами
ходили по полям и тосковали. Помню один такой вечер, теплый, с светящимися от невидимой луны
облаками. Мы с Петром и Герасимом сидели на широкой меже за лощинкой, они били кулаками в землю и говорили...
Была у Нинки особенность, Марк всегда ею любовался. Черные брови ее были в непрерывном движении: то медленно поднимутся высоко вверх, и лицо яснеет; то надвинутся на лоб, и как будто темное
облако проходит по лицу. Сдерживая на тонких губах улыбку, он смотрел в ее лицо, гладил косы, лежавшие на крепких плечах, и сладко ощущал, как к коленям его прижималась молодая девическая грудь.
Она приподняла меня, и мы отделились от земли и неслись в каком-то пространстве, в
облаках серебристого света. Она наклонила ко мне свое лицо. Я слышал ее дыхание, — оно было горячо, как огонь; я прильнул губами к ее раскаленным губам и ощутил, что жар ее дыхания наполнял меня всего,
проходя горячей струей
по всем фибрам моего тела, и лишь ее руки леденили мне спину и бока.
В эту самую минуту среди замка вспыхнул огненный язык, который, казалось, хотел слизать ходившие над ним тучи; дробный, сухой треск разорвал воздух, повторился в окрестности тысячными перекатами и наконец превратился в глухой, продолжительный стон, подобный тому, когда ураган гулит океан, качая его в своих объятиях; остров обхватило
облако густого дыма, испещренного черными пятнами, представлявшими неясные образы людей, оружий, камней; земля задрожала; воды, закипев, отхлынули от берегов острова и, показав на миг дно свое, обрисовали около него вспененную окрайницу;
по озеру начали
ходить белые косы; мост разлетелся — и вскоре, когда этот ад закрылся, на месте, где стояли замок, кирка, дом коменданта и прочие здания, курились только груды щебня, разорванные стены и надломанные башни.
Стало быть, по-твоему, сквозь
облако пройдя, в Моисея можно окреститься, а во Христа нельзя?
Он поглядел на полосу берез с их неподвижною желтизной, зеленью и белою корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы всё это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые
облака, и этот дым костров, всё вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал
по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал
ходить.
Чистил как-то Левонтий около парадной избы двустволку, засвистал солдатский походный марш своего королевства… Услыхал королевич,
по лицу словно
облако прошло, задумался. Клюнуло, стало быть, — вспомнил. Царица к ему с теплыми словами, плечом греет, глазами кипятит, а он ей досадный знак сделал, не мешай, мол, слушать… С той поры Левонтия и близко к крыльцу не подпускали. Определили его за две версты в караульное помещение, дежурным бабам постные щи варить. Свисти, соловей, сколько хочешь…
Каждый день
по небу
ходили курчавые
облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато-красную мглу.